Я познакомился с ним в одном из монастырей Ярославской области. Впрочем, познакомился – громко сказано. Всё наше общение с отцом Николаем свелось к одной короткой исповеди, если не считать, что я жил четыре месяца бок о бок в соседней келье за стенкой.

– Каешься? – спросил он. Для него это было важно. В голосе священника было сомнение, отвечу ли я всерьёз.

– Каюсь, – говорю.

– Не греши больше, – твёрдо сказал он.

Может, был расположен ко мне, не знаю, но обычно отец Николай на исповеди вообще не произносил ни слова, кивнёт молча, и всё. Трудный человек. Мне говорили, что жена его бросила, вконец измучившись, – душевное здоровье отца Николая действительно оставляло желать лучшего. Прежде чем попасть в эту обитель, он сменил ещё несколько, и отовсюду его гнали. Это было невыносимо – когда человек всё время молчит. Какой-нибудь архимандрит приедет из Москвы, спросит о чём-нибудь отца Николая, а в ответ либо тишина, либо звериный рык. Не гневный, а словно у того героя из сказки, превращённого в медведя. Даже если захочет что-то сказать, не сможет.

Но бывало, что все стоящие в храме только о том и мечтали, чтобы отец Николай замолчал. Это случалось на литургии, когда батюшка начинал читать проповедь. Именно читать, по книге – довольно толстой, что пугало даже самых стойких. Один игумен не без смущения мне рассказал, как побывал в этом монастыре во время паломничества. С ним были прихожане, они очень спешили, но не могли покинуть службу до отпуста, не поцеловав креста. А священник всё говорил, будто сам с собой, глядя сквозь книгу в какую-то одному ему видимую даль. На крики и вопросы не обращал ни малейшего внимания. «Это очень важно, то, что ты читаешь, но нам нужно ехать», – пытался объяснить ему игумен. С таким же успехом он мог обращаться к могильному холму. Так прошло около часа. Спас наших паломников настоятель монастыря. Нет, он не стал торопить отца Николая, просто показал на стену: «Вот крест Никиты Столпника, к нему приложитесь». Крест был чугунный, но будто из серебра, из-за него святого Никиту и убили разбойники. Когда поняли, что ошиблись, бросили святыню в реку. Только крест не утонул, а поплыл по волнам.

Настоятель отца Николая, надо сказать, по-братски любил. Наши кельи располагались рядом, моя посередине, и я раз-другой заглядывал к ним. Отец Николай спал на досках, ещё у него была икона на стене, и это, кажется, всё. У отца настоятеля было побогаче: кроме нескольких образов, имелись телефон, скрипучая армейская кровать и солдатское одеяло. По утрам он, миновав мою дверь, стучал в соседнюю: «Николай, пора». Этим их общение, в основном, исчерпывалось. Но на многочисленные просьбы и даже требования изгнать странного священника настоятель не реагировал.

В обязанности отца Николая, помимо прочего, входило носить воду с источника. Каждый день он отправлялся туда с двумя вёдрами. Сколько помню, ходил босой, даже глубокой осенью. О земном заботился мало, иной раз зайдёт на кухню, молча заглянет в кастрюли, если что найдёт, поест, а нет – выйдет молча. Женщины, обретавшиеся при обители, провожали его не сказать чтобы дружескими взглядами. Но вообще отца Николая они побаивались, не решались шпынять, как других. С насельницами этими особая история. Некий епископ, помню, выговаривал настоятелю: «На клиросе у тебя женщина, за свечным ящиком – женщина, ещё одна пол моет, на крыльцо выхожу – и там какая-то хлопочет. Ну и скажи, у тебя мужской монастырь или что?» «Куда я их дену?» – устало ответил настоятель. Девать их, изгнанных из семей и приходов за нелёгкий характер, действительно, было некуда. Для монахов это, конечно, искушение. Многие из мира-то бежали, настрадавшись со слабым полом, а он тут как тут, наставляет, шпильки втыкает. Но это, может, и кстати, ведь бегством ничего не решить. Во всяком случае, отцу Николаю насельницы не мешали совершенно. Кажется, он их просто не замечал.

Я не сразу узнал историю этого человека. В октябре 1993-го он был одним из тех офицеров, что согласились стрелять по Белому дому. Многие погибли потом при штурме Грозного. Некоторые сошли с ума... Не могу забыть, каким голосом отец Николай, спросил, каюсь ли я. Для него это было единственным, что имеет значение.

Солдатик

На вид ему было лет 25, худенький парень, вечно нечёсаный, в застиранной, заплатанной рясе. На ногах дырявые армейские ботинки. Сходство с бомжом усиливалось, когда он надевал телогрейку.

«Нельзя же так опускаться», – читалось в глазах людей.

Каждый день отец Корнилий ни свет ни заря уходил из монастыря, словно с глаз подальше, и возвращался затемно. За год этот Божий пехотинец мог, наверное, обойти земной шар, но ограничивался одним районом. Его сутулую фигуру с ранцем за спиной можно было издали опознать на сельских дорогах. Такое уж было послушание у этого монаха – крестить, отпевать, совершать молебны в округе.

Монахом стал по обету. В Чечне его взвод был окружён боевиками. На ровном месте ребят расстреляли из пулемётов и миномётов. Полегли все, на перепаханном взрывами поле земля была перемешана с частями тел. Но один уцелел, успев произнести: «Если выживу, стану монахом». Говорят, что вышел из боя без единой царапины, но только, думаю, не обошлось без контузии. Голову брат наклонял неправильно, не вполне её контролируя, да и говорил глуховато.

Одно время нам довелось путешествовать вместе. Так я узнал отца Корнилия получше, хотя много мы никогда не говорили. Но есть вещи, понятные без слов. Бабушкам местным батюшка был за внука, да он и вёл себя соответственно. Навещал болящих, копал огороды, что положено делать родным людям, то и делал. Ему это явно было не в тягость и не за подвиг – всё выходило само собой. Любили его просто за то, что он монах, для старух это всё равно что сирота – как не пожалеть. Ещё за то, что служил с душой. Я видел, что происходило с его лицом во время молитвы. Вечно виноватое, застывшее, оно озарялось и – не знаю, как лучше сказать, – становилось благородным.

Служба закончится – вновь такие нотки в голосе, будто извинения просит. Да, собственно, так оно и было. Всё ждал, когда его сменит настоящий священник. Себя он таковым не считал, и дело не в скромности. Ему благословили принять сан. А он что? Надо так надо, но когда же пришлют настоящего? Так и служил.

Иса

Не помню, с каким именем он принял постриг, только в миру его звали Иса, Иисус по-нашему. Как я узнал эту историю?

Однажды в Москве я ночевал в келье при единоверческом храме. На соседней кровати расположился офицер, и, как часто бывает в таких случаях, завязалась беседа. Среди прочего он рассказал, как во время первой чеченской их отряд взял в плен боевика. Что делать с ним дальше, ребята не знали. Можно было сдать местной милиции, но кто ей верил? Не раз случалось, что оформленного таким образом сепаратиста через несколько дней можно было снова встретить в бою. Поэтому на этот раз пленника, назвавшегося Исой, передавать не стали, а взяли с собой на задание. Он, правда, всё просил о смерти, объясняя: «Я много ваших убил, по нашей вере положено, чтобы вы за них отомстили». «А по-нашему, православному, пленных убивать не положено», – отвечали ему.

Несколько недель таскали чеченца по горам, продуктов было мало, делились последним. Наконец пришло время возвращаться на базу, а ясности, что делать с Исой, не прибавилось. Подумали и решили отпустить. На войне смерть и милость рука об руку ходят, потому что выбирать больше не из чего. Полагали, что больше не увидят своего «подопечного». Но он не исчез. То баранины принесёт, то ещё чего. Что-то с ним произошло, а что – Иса так и не сказал. Только спустя какое-то время уехал в Подмосковье, где стал иноком одной из обителей. Прожил после этого недолго. «Хочу съездить на могилу Исы», – сказал мне офицер и даже назвал место, где тот похоронен. Я тогда не записал, но, кажется, в Деулино.

Записал В.ГРИГОРЯН