Мы так привыкли к словосочетанию «христианская любовь», мы столько раз слышали проповеди о любви и призывы к ней, что нам трудно бывает пробиться к вечной новизне этих слов. Но на новизну эту указывает Сам Христос: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга (Ин. 13, 34). Но ведь о любви, о ценности и высоте любви мир знал и до Христа, и разве не в Ветхом Завете находим мы те две заповеди — о любви к Богу и о любви к ближнему, про которые Христос сказал, что в них весь закон и пророки? И в чём же тогда новизна этой заповеди, новизна притом не только в момент произнесения этих слов Спасителем, но и для всех времён, всех людей, новизна, которая никогда не перестанет быть новизной?
Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить один из основных признаков христианской любви, как он указан в Евангелии: «Любите врагов ваших». Слова эти заключают в себе не что иное, как неслыханное требование любви к тем как раз, кого мы не любим. И потому они не перестают потрясать, пугать и, главное, судить нас, пока мы не окончательно ещё оглохли к Евангелию. Правда, именно потому, что заповедь эта неслыханно нова, мы большей частью подменяем её нашим лукавым, человеческим истолкованием её. Вот уже веками, и, по-видимому, с чистой совестью, не только отдельные христиане, но и целые Церкви утверждают, что на самом деле христианская любовь должна быть направленной на своё, на то, что любить — естественно и самоочевидно: на близких и родных, на свой народ, на свою страну, на всех тех и на всё то, что обычно любим и без Христа и Евангелия. Мы уже не замечаем, что в православии, например, религиозно-окрашенный и религиозно-оправданный национализм давно уже стал настоящей ересью, калечащей церковное сознание, безнадёжно разделившей православный Восток и делающей все наши разглагольствования о вселенской истине православия лицемерной ложью. Мы забыли, что про эту — только «природную» — любовь в Евангелии сказаны другие, не менее странные и страшные слова: Кто любит отца или мать или сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10, 37), и Кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери и жены и детей и братьев... тот не может быть Моим учеником (Лк. 14, 26). Если же прийти ко Христу и означает исполнение Его заповедей, то, очевидно, христианская любовь не только не есть простое усиление, «увенчание» и религиозная санкция любви природной, но коренным образом от неё отличается и даже противопоставляется ей. Она есть действительно новая любовь, на которую наша падшая природа и наш падший мир не способны и которая потому не возможна в нём.
Но как же тогда исполнить эту заповедь? Как полюбить тех, кого не любишь? Разве не в том тайна всякой любви, что она никогда не может стать плодом одной только воли, самовоспитания, упражнения, даже аскезы? Упражнением воли и самовоспитанием можно достичь «благожелательства», терпимости, ровности в отношениях с людьми, но не любви, о которой преподобный Исаак Сирин сказал, что она даже «бесов милует». И что же тогда может означать эта невозможная заповедь любви?
Ответить на это можно только одно: да, заповедь эта была бы действительно невозможной и, следовательно, чудовищной, если бы христианство состояло только в заповеди о любви. Но христианство есть не только заповедь, а откровение и дар любви. И только потому любовь и заповедана, что она — до заповеди — открыта и дарована нам.
Только «Бог есть Любовь». Только Бог любит той любовью, о которой говорится в Евангелии. И только в Боговоплощении, в соединении Бога и человека, то есть в Иисусе Христе, Сыне Божием и Сыне Человеческом, Любовь Самого Бога, лучше же сказать, Сам Бог Любовь явлены и дарованы людям. В этом потрясающая новизна христианской любви, — что в Новом Завете человек призван любить божественной любовью, ставшей любовью богочеловеческой, любовью Христовой. Не в заповеди новизна христианства, а в том, что возможным стало исполнение заповеди. В соединении со Христом мы получаем Его любовь и можем ею любить и в ней возрастать. Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5, 5), и Христом заповедано нам пребывать в Нём и в Его любви:Пребудьте во Мне и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне... кто пребывает во Мне и Я в нём, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего... пребудьте в любви Моей (Ин. 15; 4, 5, 9).
Пребыть во Христе — это значит быть и жить в Церкви, которая есть Жизнь Христова, сообщённая и дарованная людям и которая потому живёт любовью Христовой, пребывает в Его любви. Любовь Христова есть начало, содержание и цель жизни Церкви, и любовь есть по существу единственный, ибо все остальные объемлющий, признак Церкви: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35). Любовь есть сущность святости Церкви, ибо она «излилась в сердца наши Духом Святым»; сущность единства Церкви, которая «созидает себя в любви» (Еф. 4, 16), сущность, наконец, и апостольства, и соборности, ибо Церковь всегда и всюду есть тот же и единый апостольский союз — «союзом любви связуемый». Потому, если я говорю языками человеческими и ангельскими, если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам всё имение моё, и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор. 13, 1–3). Ибо только любовь всем «признакам» Церкви — единству, святости, апостольству и соборности — даёт всю их значительность и действенность.
Но Церковь есть союз любви — или, по выражению Хомякова, «любовь как организм», не только в том смысле, что члены её соединены любовью, но в том, прежде всего, что через эту любовь всех друг к другу, любовь как саму жизнь, она являет миру Христа и Его любовь, свидетельствует о Нём и любит и спасает мир любовью Христовой. Назначение Церкви — в мире падшем являть, как его спасение, мир, возрождённый Христом. Сущность падшего мира в том, что в нём воцарилось разделение, отделение всех от всех, которого не преодолевает «природная» любовь некоторых к некоторым и которое торжествует и исполняется в последнем «отделении» — в смерти... Сущность же Церкви — явление и присутствие в мире любви как жизни и жизни как любви. Исполняясь сама в любви, она об этой любви свидетельствует в мире и её несёт в мир и ею «врачует тварь», подчинившуюся закону разделения и смерти. В ней каждый таинственно получает силу «любить любовью Иисуса Христа» (Флп. 1, 8) и быть свидетелем и носителем этой любви в мире.
Но тогда собрание в Церковь есть прежде всего таинство любви. В церковь мы идём за любовью, за той новой любовью Самого Христа, которая даруется нам в нашем единстве. В церковь мы идём, чтобы эта Божественная любовь снова и снова «излилась в сердца наши», чтобы снова и снова «облечься в любовь» (Кол. 3, 14), чтобы, составляя Тело Христово, мы могли пребывать в любви Христовой и её являть в мире. Но потому так горестно, так противоречит исконному опыту Церкви наше теперешнее предельно индивидуализированное благочестие, которым мы эгоистически отделяем себя от собрания, так что даже стоя в церкви продолжаем ощущать одних «близкими», а других — «далёкими», безличной массой, «не имеющей отношения» к нам и к нашей молитве и мешающей нам «духовно сосредоточиться». Как часто как будто «духовно» и «молитвенно» настроенные люди открыто заявляют о своей нелюбви к многолюдным собраниям, мешающим им молиться, и ищут пустых и тёмных храмов, уединённых уголков, отделения от «толпы»... И действительно, такое индивидуальное «самоуглубление» вряд ли возможно в собрании церкви. В том-то, однако, и всё дело, что оно не является целью собрания и нашего участия в нём. О такой индивидуальной молитве разве не сказано в Евангелии: Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись... (Мф. 6, 6). Не значит ли это, что собрание в церковь имеет другую цель, уже заключённую в самом слове «собрание»? Через него исполняется церковь, совершается наше приобщение ко Христу и к Его любви, так что, участвуя в нём, составляем «мы многие — одно тело».
Протопресвитер Александр Шмеман
